Произведение зароманом Афанасия Мирного и Ивана Билика «Разве ревут волы, как ясли полные?»
Авторы подают широкую предысторию села Пески еще из времен заселения Левобережной Украины. « А лет за полутора сотни не только этого дворца, а и самых Песок и следа не было. Там стояло небольшое селеньице, или лучше небольшие хуторки рассыпались по балке, как стога сена зимой по степи... Изгороди — никакой. Это теперь только стали огороды ограждать, а тогда — никто этого и в мысли не имел. Лишней земли лежало неозорно перед тобой и за тобой... Приходи, запаши, сколько хоть — никто тебе и слова не скажет».
О временах первейших поселений жители села Пески уже и не помнили. Вот и возникает вопрос, который может быть поставлено как проблемное. Зачем требовались нужны романа такие далекие экскурсы в прошлое, зачем история села Пески? Ведь чтобы показать моральную деградацию Чипки — ли недостаточно было его истории во временном отрезку одного этой жизни? Но авторам для чего-то нужный был почти пивторастолитний временной срез. Можно предположить, что здесь доискивалось истоков тех деформаций психики и морали, которые давали потом такие пот-ворства, как пьянство, разбой, убийства тощо.
За давних-давен село было свободным, казацким. ильницький делает замечание, которые последним носителем того казацкого духа среди персонажей романа выступает сечевик Мирин Гудзь, нутро которого так и не смирилось с неволей и хозяйственно-земледельческим образом жизни, хотя и «заржавевшее сечевое ружье, совокупился порох, растерялся кремень. Стал Мирин Гудзь полет пахать и хлеб пахати...».
И не мог пережить он крепостничества: « Как косой скосила его мысль о неволе. Захирел старик, сгорбился, скарлючився... да и умер последний сечевик без одного года ста лет».
Из второй части романа начинается развитие сюжетной линии, связанной с образами господ Польских, с закрепощением пищан. Выродок из той «голопузой шляхты», которая в Польши, за господства магнатов, кишела по них дворах, пила их меди, вина, водку, ела хлеб, приобретенный «хлопством», что после упадка Польши переметнулась под могущественное крыло российского самодержавия — бывшего могущественного врага, а теперь владыки, — господин Польский «залез в какой-либо полк, терся к передним вельможам, пока дотерся к генералу... и к Песок». В новых условиях «аристократом» мог стать кто-нибудь, потому что в «России общественное положение зависело от службы на государство, а не от происхождения или родительного имения».
Никто из пищан не предчувствовал, какой национальной бедой окошиться на них то ляське выслуживание перед москалями. Один Мирин задумывался над теми историческими изменениями в Украине: « С ляхами- господами мы бились, рубились, вставали как один мужчина... Зачем?.. На то разве, чтобы нас нашей же старшиной побито, в неволя повернута? Это на то и вышло: нашим салом и по нашей шкурий
Ну и носите ее, здорови, пока еще целая... пока не сдерут... а через вищо все? Все из-за того, что каждое само о себе заботится... братнино бедствие — чужое лихой Нет единства — черт имеет и волий».
Не стало Сечи, не стало воли на Украине. Потеряло волю и село Пески. За «особые заслуги» оно было подарено новоиспеченному генералу со зданиями, землей и людьми. И начал генерал на волов перевоспитывать, потому что «знает, что вола надо хорошо призвичайти, чтобы, когда скажешь «шей!» — он шею подставил... А пока то он обходится надо его силой неволить... Еще чуть звезда занималась, в Пески вступала москалей рта. Налетила Москва на Пески, как саранча на зеленое поле, да и бросилась все жрать, все крушить».
Москали, поляки и жиди начали топтать национальное достоинство украинцев. Разделилось общество на национальные круги: москали — всему глава, без их доброй воли нельзя и шага ступить; ляхи — москальськи подхалимы, хозяине украинских земель, запрягли украинцев в ярмо, жиди — прислужники ляхов, набудували кабаков, начали спаивать украинских крестьян, грести из них налоги. И вся та братии ведет хозяйство, богатеет, пролезает во властные структуры, чванится, капризничает, пренебрежительно относится к украинцам. Всем им хорошо на Украине, кроме самых украинцев. Нет им места на родной земле нигде, как только в ярме или социальному, или национальному, или культурному, или политическому. Была бы шея, а ярмо найдется. Унижения испытают украинцы разных социальных рангов. Так, генеральша не давала согласия на бракосочетание своей дочери из Саенком, называла его хамом, обливанцем, Мазепой, лишь за то, что винукрайнець.
Она довику не извинила ему, что он осмелился пренебречь «честь» ее давнего рода, поженившись из ее дочерью, и не дала за ней приданого
«Заверховодили господа польские в Гетманском, как у себя на царстве. Василий Семенович — царек; его родственники — царские слуги; а целый уезд с господами и мужиками — подвергнутые».
Постепенно менялась психология украинских крестьян. «Пищани в самом деле розпилися, розледачили. Забыли даже в странствования бегать. Как было кто убежит, то это такое чудо — на полгода разговора! Неволя, как тот угар, задурманила людям главы. Уже они и не грустили — будто так поэтому й надо! Стали тилько по кабакам киснуть... когда не на барщине, то в корчме. Ржавчина не одного уже купав и березине от запоя... не помогает
Обеднело село... Обтрепанное, обтрепанное... Только казачьи хатки белеют. Стали просыпаться где-где и злодиячки — новость в Песках! Первое когда-то никогда нет у кого и двери не замыкались, а теперь — и на засове страшно...».
Так вот, крестьян загоняли в ярмо барщины, ребят отдавали в москале, девушек брали в господские покое и плодили незаконнорожденные. Украинцев оборачивали на покорных, безмолвных, рабочих волов разными путями, но неразрывно с русификацией
«Была бы шея, а ярмо найдется»
Комментариев нет:
Отправить комментарий